Интервью: Еврейская Атлантида Зеева Волка

Одессит по рождению и тель-авивец по велению души,  он двадцать лет живет в Израиле. Тернистый путь Алии 90-х знает не понаслышке, а опыт своей эмиграции превратил в удачный образовательный «проект». Учился в иешиве, служил в израильской армии. Гид по призванию, Зеев Волк знает Тель-Авив как свои пять пальцев. Его экскурсии это всегда часть драматического действия, где есть захватывающая история , где город – это сцена, а герои мы с вами и люди из прошлого. О религии, моде и мансах своей бабушки Зеев Волк рассказал Тане Работниковой.

Зеев, есть мнение, что ты один из неординарных и очень стильных людей русскоязычной улицы Израиля.

А ты можешь написать, что я краснею в этот момент? Мне кажется, что есть люди намного более неординарные. И если честно, я не знаю, чем измерить уровень стильности. 

То, что у тебя есть свой стиль, ты же не можешь отрицать. Как минимум, внешний. 

Я помню, как после перестройки, мы сняли школьную форму. Это было событие. Мне кажется, тогда у меня стали появляться некие потуги на стиль. Я не умею шить, шил я только шапки и какие-то детали. И еще я помню, что в школе были ребята, которые косили под меня, что меня дико раздражало. А вообще, одежда и разговор – есть часть мысли. И одежда – часть мысли не меньшая, в моем понимании, чем те места, куда я веду людей. 

То есть для тебя одежда – это часть тебя, твоя личная гармония.

Да, конечно. Люди по-разному смотрят на одежду. В моем окружении есть люди, которые намеренно одеваются так, чтобы было понятно их нарочитое пренебрежение к одежде. А для меня важно выйти и начать говорить уже внешним видом, в идеале – порадовать себя и тех, к кому я иду. 

А тебе задают вопросы о твоем облике?

Редко. В прошлом месяце мне, гиду, предложили открыть свою линию одежды. Наверное, это говорит о том, что есть некий спрос на то, что я ношу. Я не буду этим заниматься, просто для себя понял, что людей это интересует. Для меня это важно, как часть целой мысли, которую я несу.

Давай вернемся в прошлое. Скажи, а твое одесское детство, оно было каким?

Я был раздолбаем. Да, наверное, я был не самым лучшим ребенком. Я не очень любил свою школу. Я учился в обычной школе, потом она стала Мариинской гимназией. Начал я учебу в компании тридцати одного еврея, а когда заканчивал, нас было трое. Потому что в девяносто втором все уехали в Америку. 

Мариинская гимназия – это какая-то специализированная школа?

Мариинская гимназия – это одна из школ ЮНЕСКО. Но я в целом плохо отношусь к школе, мне не нравится существующая система образования, поэтому я люблю создателя питерского Института Неформального Образования Диму Зицера, который занимается различными неформальными методиками обучения. Лично я в школе не получил образования вообще, думаю, именно из-за разногласий с системой. Да, я ругался матом, потому что не мог принять, например, что преподаватель русского языка и литературы произносит фразу о том, что евреи распяли Христа. А вообще, я был просто никакой ученик – ни плохой, ни хороший.

Получается, что школа не дала тебе ту базу, которая помогает понять, что тебе делать?

Я думаю, это сделало моё одесское дворовое детство. Это та часть детства, что мне помогает сегодня говорить. Моя бабушка, кстати, была мансовщицей. Наверное,  такие слова перестали быть известными сегодня. Мансовщик происходит от слова майса, в Одессе оно звучало как манса. Моя бабушка рассказывала мансы, я бы сказал, профессионально. Вокруг нее всегда было полно народу, и она «натирала» им всякие интересные вещи. Она не была оратором, это не рассказ с трибуны, а что-то другое. Я бы сказал, одесский вид разговорного жанра. Так вот моя бабушка, она мансовала. У бабушки было три тысячи историй, очень разных и интересных. Многие из них я помню, но это те истории, которые тяжело выносить на бумагу, потому что большая часть жанра – это манера разговора и интонация. Бабушка умела создать вокруг себя тусовку, как мы говорим сегодня. Так было с классом моей мамы и моей тети, частью их креативной тусовки стала бабушка. Они делали всякие журналы, устраивали совместные капустники. Я это помню из своего детства, когда они собирались уже после окончания школы. А потом все уехали в Америку. Мне тогда казалось, что весь мир рухнул. Уезжали все. От них оставались какие-то вещи, а люди уезжали навсегда. Для меня это была большая травма, потому что весь мой большой еврейский мир в какой-то момент исчез.

А когда ты приехал в Израиль?

Я приехал в девяносто седьмом, уже бейтаровцем. Мне было восемнадцать, когда я приперся. Предшествовала этому некая история. В общем, я хотел креститься. Да. Нужно понимать то время. Протестанты попадают в молодую нищую Украину. У протестантов много денег. Привозят они с собой комиксы. То есть, первые комиксы, которые я видел – это были комиксы про Христа. И меня это очень увлекло, не только это, конечно. Я пришел к маме и сказал, что есть у меня идейка креститься. На что мама ответила, что нам необходимо поговорить. После разговора я пришел в «Сохнут». Но там я не прижился, мне показалось, что это такая неглубокая организация. А потом я попал в «Бейтар». И это была та семейная среда, со своими особенными правилами, которая стала моей. Со всеми людьми из «Бейтара» я до сих пор в отношениях, с девяносто пятого года. Со многими из них я познакомился, еще «маленьким», когда мне было шестнадцать, а они были уже взрослыми, лет двадцати и старше. 

Зеев, то чем ты занимаешься сейчас, оно было всегда с тобой, ты всегда это чувствовал?

Я много чего менял в жизни: учился быть режиссером, работал в фонде, но я всегда любил гулять. Я это делал с детства, когда стало можно уходить со двора, потом гулять вокруг дома, переходить дорогу, идти к школе разными дорогами. Я очень любил гулять и не любил находиться в замкнутом пространстве. Потом, уже в Израил, это стало моим любимым занятием – гулять, ходить, водить кого-то. Я не помню свою первую экскурсию, но помню, что когда я учился в иешиве, ко мне приезжали друзья и я их водил по моему Иерусалиму. Был это девяносто седьмой год. Тогда я не думал, что это экскурсия, и не предполагал, что я буду гидом. Я вообще не знаю, где та самая точка, о которой  можно сказать, что она отправная. Еще, я же был религиозным, а потом стал выходить из религии, потому что религии мне показалось мало. Религия делает с человеком очень интересную вещь – она выбивает все мысли и дает некую закрытую систему мышления, в которой все, в общем, верно, пока ты не проверишь это снаружи. Это такая холистическая система. Ты думаешь, что все уже сказано и все закрыто. Потом оказывается, что все нужно учиться понимать заново. Я ходил на лекции к моим друзьям, которые занимались квантовой физикой, психологией, антропологией, я спрашивал, что же мне делать, если я знаю, что все это не так. Это длилось года полтора примерно. Я думаю, именно с этого момента начинается моё образование и понимание, потому что, я автодидакт и моё образование – это в большей степени самообразование.  

Скажи, а была же армия, ты служил. Если честно, я не очень представляю тебя в армии. 

Я думаю, что в армии моя правильная должность была бы политрук. Служил я в подразделении «НАХАЛЬ» – это некоторый род войск, созданный для работы с социумом. Так как я был в «Бейтаре», я служил именно как бейтаровец. Это было совершенно то, чем я хотел заниматься и тогда я думал, что я буду ведущим групп. 

Ну, так ты им и стал. А профессии гида ты учился? 

Я сейчас заканчиваю курс. Вообще я начал курс давным-давно. Потом я решил жениться и уехал в Киев. Жениться не женился, но стал лицензированным гидом по Украине. Потом вернулся в Израиль и начал работать в Доме-музее Бялика, где и работаю, и в Музее истории Тель Авива, где тоже работаю. Моя специализация связана с Тель Авивом. Когда я веду лекции по теме моды, искусства или о Декларации независимости, по сути, – это моя дань Тель Авиву или моё понимание того, что связанно с первым еврейским городом. Это то, что я делаю в Израиле. Мои украинские экскурсии – это еврейская Украина в Киеве, Одессе, Черновцах. А вообще, в большей степени то, чем я занимаюсь – это история еврейского народа. 

Я помню, как однажды спросила у тебя, как же ты живешь в такой сумасшедшей конкуренции. Только у меня знакомых гидов столько, что я и не вспомню всех. Ты ответил, что у тебя нет конкурентов. Я почему-то сразу же безропотно согласилась. Можешь ли ты пояснить свой ответ?

У меня нет конкурентов. Мне повезло знать немало израильских гидов, которых я бы назвал великими. Это люди, которые действительно занимаются своим делом. В Израиле вообще очень хорошая школа гидов. Если сравнить нашу школу, к примеру, с известной питерской, которая считается великолепной, я бы сказал, что по знаниям – вероятно, но израильская школа сильна своей безумно интересной личностной подачей. И любой хороший гид – он мой соратник. И мы не конкуренты друг другу. Я не хочу говорить о работе гида, как об истории о деньгах. Для меня это скорее категория искусства.

Тогда, что тебя вдохновляет быть честным в этом искусстве? 

Хрен знает. В моей жизни есть некие образы, о непримиримости которых с обстоятельствами жизни я помню всегда. Например, Бялик, который однажды увидел томик Пушкина, напечатанный с ошибками, сказал примерно такую фразу, что если бы Пушкин писал так, то мир перестал бы быть достоин жизни. Там была целая история, связанная с этим случаем. Ты читаешь и понимаешь, что у каждого должны быть принципы, которыми он живет. Но я не могу сказать, что меня вдохновляют только люди, это более широко и глубоко.  Когда ты с юности в «Бейтаре» и читаешь Жаботинского, который был непримирим ко многим вещам, а потом попадаешь в музей Бялика, где изучаешь его сильную непримиримую личность, то вряд ли ты можешь быть другим. Иногда моя непримиримость с какими-то вещами вызывает некоторые споры с коллегами. Если я слышу чушь, я скажу что это чушь. У меня есть принцип – не вешать людям на уши лапшу. Я не хочу быть тем оратором, который говорит красиво поданную отсебятину, – что является обманом.  Я стараюсь не заразить человека дешевой информацией. Иногда очень важно уметь сказать простую фразу: «Я не знаю». Я не википедия и я не краевед, который занимается узко каким-то направлением. Я лишь использую краеведение для построения своего материла. Но это уже методика.

Тебе важно, что интересует людей, которых ты ведёшь или ты даёшь ту информацию, что интересна тебе? Или это работает с обеих сторон? 

Я спрашиваю. Если маленькие группы, я спрашиваю. А в целом я стараюсь построить фильм от начала до конца, потому что я обычно исследую те области, куда русскоязычный слушатель не заходит. Вопрос лишь в глубине информации.  И потом, всегда можно понять, насколько интересна та информация, которую ты говоришь в данный момент. Я всегда могу поменять поток разговора. И еще очень важно помнить, что все жанры хороши, кроме скучного. Главное – не быть скучным, но дать основную информацию, которую мне важно дать. 

С точки зрения географии, у тебя большой выбор экскурсий?

Их немного. Я гуляю в разных местах Тель Авива, включая музеи. Когда я закончу курс гидов, то я начну официально гулять по Иерусалиму, конечно. В Украине это Одесса, Киев, и области: Львовская, Киевская, Винницкая и много других еврейских местечек. И Нью-Йорк, которым я занимался, который мне интересен. Еврейский Нью-Йорк, конечно же. Я сейчас как раз собираюсь туда. Это прикольно рассказывать американским евреям Нью-Йорка, которые не очень знакомы с тем, что происходило здесь какое-то время назад, что у них есть какая-то история. Что в начале XX века Нижний Ист-Сайд был самым густонаселенным еврейским районом мира, что там развивался еврейский анархизм, еврейский коммунизм и еврейский социализм, или что такое идишистское развитие, к примеру. Гуляя в Украине, ты видишь, как было уничтожено еврейство, и в Америке ты видишь точно такую же Атлантиду, ты гуляешь по таким же исчезнувшим еврейским местам. Точно также, когда я гуляю по Тель Авиву, я рассказываю о другом Тель Авиве. Это тоже некая Атлантида, это город – до Декларации независимости, в основном. Это построение и величие некой идеи, которую хотели донести люди «ам иври», а не «ам иеhуди», как сегодня говорят. Она исчезла во времени, и мы почти не вспоминаем ее. Кто сегодня говорит об «ам иври»? Время, которым я занимаюсь – девятнадцатый-двадцатый век, то есть новейшее время еврейской истории. Я не занимаюсь глубоко археологией, это не моё поле, но археологи мне дают какое-то количество знаний, которые я использую.

Скажи, а в экскурсиях ты чувствуешь свой собственный стиль?

Ну, это и есть моё. Я уникален, как каждый человек, который по-настоящему в профессии. Точно это же тебе скажет любой из больших гидов. Каждый знает, каков он, и в любой из разговоров по теме он привносит часть себя. 

Если бы тебе надо было ответить на вопрос о своём занятии в жизни? Что бы ты сказал в первую очередь? Ты гид, ты исследователь, может быть, режиссер – что есть одна из твоих профессий? Кто ты? Может быть, ты вернешься к режиссуре и твое кино еще впереди?

Я гид. Я точно не режиссер. Я самый плохой режиссер в мире. Если бы я мог снимать кино, я бы остался в режиссуре. И, слава богу, что я понял это в начале пути. Я не умею администрировать и вообще, командная работа – она точно не про меня. Я могу работать в команде индивидуалистов, когда каждый сам по себе, а давать задания и контролировать я не люблю. Но моя режиссерская учеба в Адассе мне дала очень много. Слава Б-гу, у меня не было вещей, которые бесполезно прокатились по моей жизни.

Тема твоей последней лекции «Мода»? Как она появилась?

Когда ты изучаешь тельавивскую историю, тебе приходится так или иначе сталкиваться с модой, потому что Тель Авив – однозначно центр моды. И я занимаюсь модой, как неким социальным явлением. На примере моды мы можем понять, как хочет выглядеть общество, как оно относится к одежде или к потреблению вообще. И этот разговор он о Тель Авиве. Если я говорю в какой-то момент об истории Тель Авива, потом об искусстве, об архитектуре и о моде – это все некое продолжение одного и того же разговора, я не вижу тему моды аппендиксом моей мысли. 

Мода – это свобода или наоборот?

Смотря для кого. Для дизайнера и производителя – это скорее свобода и творчество, а для потребителя – это колея, в которую он себя помещает. Если углубиться в эту тему, нам придется разбирать, является ли мода искусством и посвятить этому отдельный разговор. Мне интересен лишь слепок моды, именно он связан с историей. Именно мода отражает историю своего периода на сто процентов. 

Возвращаясь к началу нашего разговора, я думаю, можно было бы сказать, что твой стиль – он и есть твоя свобода. Что есть свобода для тебя?

Я не думаю об этом. Опять же, что значит быть свободным? Быть в какой-то струе или голым сидеть на берегу моря? Это слишком глобальное понятие, поэтому я о нем не думаю. Но, когда меня ограничивают в свободе, конечно, я чувствую.

Таня Работникова

Тель-Авив