Эфраим Ильин (часть первая)

Carmel Magazine открывает  новую рубрику «Интересные люди». Это  воспоминания, интервью и очерки о людях, знаменитых и значимых. Сегодня многие из них кажутся нам легендами, истории о них превращаются в мифы и анекдоты. Но давайте остановим мгновение и увидим, и пообщаемся с ними!

Наш автор, знаменитая израильская журналистка и радиоведущая, автор книг ЛИОРА ГАН (ПОЛИНА КАПШЕЕВА)
делится с нами бесценным материалом – воспоминаниями Эфраима Ильина – участника еврейского подполья, промышленника, знатока музыки и живописи, мецената, члена совета директоров института имени Вейцмана, почетного доктора философии университета имени Бен-Гуриона.

Против течения

«Как, ты не знаешь об Эфраиме Ильине? – профессор Марк Азбель, знающий все и всех на свете, разгневался не на шутку. – Звони немедленно!» Звоню: «Здравствуйте, Эфраим! Интервью дадите?» В ответ – чистый русский язык: «С удовольствием! Понедельник вас устроит? Пишите адрес – жду к обеду». Разве я могла себе представить, что звана в роскошный новый дом со швейцаром в фойе, в квартиру, где тесно от редчайших музейных экспонатов, к трапезе на старинном фарфоре?.. На обед Бог послал в этот день «фуагра» (паштет из гусиной печени, приготовленный хозяином собственноручно), русские блины с осетриной, ростбиф с кровью, соленья, клубнику. Водка подавалась в заиндевевших рюмках, красное вино – в тончайших бокалах на высоких ножках. На десерт, признаюсь, сил у меня уже не осталось. Впрочем, все вышеописанное не представляет интереса по сравнению с личностью моего собеседника. Запаситесь терпением, рассказ предстоит длинный.

Нож для рыбы и миллионы

ДЕТСТВО
…Родился я в 1912 году в столице Украины. Конечно, в Харькове – Киев столицей не признаю. Мои родные не были набожными, однако традиции уважали. Покойный папа субботу не соблюдал, но по праздникам ходил в синагогу. И меня с собой брал – хорошо помню харьковскую хоральную синагогу, где мы имели свое постоянное место. Первой моей гувернанткой была немка. В начале 1920 года французы совершили настоящую революцию – изобрели специальный нож для рыбы. Консервативная Англия еще продолжала пользоваться обычными столовыми приборами, но моя гувернантка новшество приняла безоговорочно. На всю жизнь я запомнил сказку, которую она рассказывала нам с сестрой. Молодой принц собрался жениться на прекрасной принцессе, свадьбу решили праздновать целую неделю. Пока отовсюду съезжались гости, жених предложил невесте совершить морскую прогулку. Они сели в лодку, принц налег на весла, влюбленные вышли в открытое море. Вдруг из волн выскочила громадная акула и разинула страшную пасть, явно собираясь проглотить юную красавицу. Жених выхватил острый нож, но принцесса взмолилась: «Принц, не трогай акулу ножом!» Вы смеетесь, – а я и сегодня не могу притронуться к рыбе ножом… Немка не только рассказывала сказки, но и била меня по рукам. Однажды за этим воспитательным моментом ее застала мама – и немедленно уволила. У меня появилась гувернантка-еврейка. Она говорила со мной на иврите, не била по рукам, а, наоборот, любила. Я вообще рос в атмосфере любви, в очень теплом, открытом доме. Родители мои были людьми уникальными: все проблемы, возникавшие у друзей или соседей, воспринимали как свои личные. Жили мы богато, у моего покойного отца была мельница. Помню, как в конце недели к нам в дом привозили мешки, наполненные червонцами. В стране свирепствовал голод, но ни мы, ни наши близкие его не ощущали. Думаю, червонцев не хватало, отец потихоньку выносил из дома статуэтки – мама очень любила Фаберже. Так или иначе, к чаю всегда были плюшки, а по воскресеньям родители устраивали парадные обеды. Приходили гости, пели, веселились – иногда с водкой, иногда без. Икру или семгу часто заменяла селедка, но блины были обязательно. А еще – борщ и филипповские пирожки. Неужели вы их никогда не ели? Они жарятся в глубоком масле, обещаю угостить – пальчики оближете!
Дома любили не только вкусно поесть. Все детство меня сопровождали Лермонтов, Достоевский, Пушкин, Толстые – Лев Николаевич, Алексей Николаевич… Покойная мама следила, чтобы мы с сестрой читали, – поэтому я еще помню русский язык. Значительной частью нашей жизни была музыка. В 1922 году в городской общественной библиотеке я имел счастье слышать Горовица. Великий музыкант играл полонез Шопена: та-та-ра, та-та-ти-та… Вдруг погасло электричество – Горовиц продолжал играть. После концерта я примчался домой, не зажигая света, проверил – а я сумею играть в потемках? Позже, в Берлине, я слышал знаменитое трио – Горовиц, Пятигорский, Мильштейн. Уверяю вас, такие вещи запоминаются на всю жизнь…

ТЕ ЖЕ И ЖАБОТИНСКИЙ
…После подписания Бальфурской декларации я сделался одним из активистов сионистской организации еврейских скаутов. Многие тогда собирались в Палестину, мы, конечно, тоже. Отец и здесь остался верен себе: профинансировал выезд двух десятков еврейских семей. Родители хотели отправить меня учиться в тель-авивскую гимназию, но в последний момент мама решила, что ехать нужно всем вместе. Отец подчинился: семья для него значила гораздо больше, чем деньги, которые он зарабатывал. В 1924 году, получив благословение раввина, мы пустились в путь.
Папа предложил ехать через Европу – когда мы еще побываем в Риге, Берлине, Париже… Добравшись до Марселя, мы сели на пароход, на котором и прибыли в Палестину. Никаких тягот эмиграции я не ощутил – знал язык, сразу пошел в гимназию, очень скоро приобрел множество новых друзей. А в 1925 году произошла встреча, ставшая для меня по-настоящему судьбоносной.
В обычный учебный день учителя объявили, что после занятий состоится лекция некоего болтуна, авантюриста по фамилии Жаботинский. Мы с ребятами отправились в зал из чистого любопытства. И вот входит маленький неказистый еврей, подходит к кафедре, начинает говорить… Я вдруг почувствовал: он обращается непосредственно ко мне, читает мои собственные мысли, выражает мои сокровенные чувства. До сих пор звучат в ушах слова: «В крови и в огне Иудея пала, в крови и в огне Иудея восстанет». После той памятной лекции мы с двумя товарищами вышли в сад, торжественно поклялись друг другу идти за Зеэвом Жаботинским всю жизнь, записали на бумаге, порезав руки, скрепили клятву кровью, вложили драгоценный документ в бутылку, запечатали и зарыли в землю.
Я сдержал слово – по сути, вся моя общественная деятельность проходила под влиянием идей Жаботинского. Его речи заставляли сердце петь, вселяли надежду, давали пищу для ума. Великий русский писатель, он давал уроки ивритского произношения артистам театра «Габима». Замечательный, кстати, был театр! После эмиграции в Палестину труппа три года работала в Париже – Михаил Чехов поставил там несколько спектаклей. В 1929-1930 годах я учился в Бельгии и часто ездил в Париж, где встречался и с Жаботинским. А своей любовью к искусству двадцатого века я, безусловно, обязан Шломо Бруку – актеру «Габимы» и кузену моего отца. И, конечно, остальным артистам. Они любили меня, семнадцатилетнего пацана, баловали, всюду водили за собой. Тогда картины импрессионистов еще не висели в больших музеях, их можно было увидеть только в галереях. Вот мы и ходили из одной галереи в другую. Однажды попали на выставку Марка Шагала. Меня поразила картина «Смерть в деревне». Мертвый лежит посреди улицы. На заборе сушатся носки, на крыше играет еврей – Шагал! Шломо Брук мне объяснил: смерть в деревне – не семейное горе, а общая трагедия. А ведь так же всегда принимали чужую беду мои родители…
В 1935 году произошел раскол: Зеэв Жаботинский оставил старую сионистскую организацию Вайцману, а сам создал новую – я был делегатом на ее Первом Конгрессе в Вене. Мы создали подпольную организацию ЭЦЕЛ, били англичан везде, где только могли, я сидел в тюрьме за терроризм…

РУТЕНБЕРГ, РАЗИЭЛЬ И ДРУГИЕ.
…В 1939 году мы с главой ЭЦЕЛя Давидом Разиэлем летели на встречу с Пинхасом Рутенбергом. Тем самым Рутенбергом, который основал в Израиле  электрическую компанию, и благодаря которому, между прочим, повесили знаменитого Гапона. Однажды мы ужинали у общих друзей, и Рутенберг рассказал забавный эпизод. В свое время он предложил Керенскому: «Давай уложим двоих, Ленина и Троцкого, – и сразу покончим с революцией». Но Керенский испугался, переоделся в женщину и удрал в Париж. Таков был Рутенберг… Трем «русским» сионистам обязана своим существованием вся израильская экономическая инфраструктура: Рутенбергу, Новоминскому, построившему заводы Мертвого моря, Поляку, создавшему первый цементный завод… Итак, мы с Разиэлем летели в Хайфу, чтобы встретиться с Рутенбергом.  Разиэль был набожный, я нашел в Хайфе гостиницу с синагогой. На каждом посту имелись наши фотографии – снимки особо опасных преступников. Случилось так, что Разиэля схватили, мне же удалось скрыться. Я на несколько месяцев «залег на дно», а Разиэль около двух лет просидел в тюрьме – пока Рутенбергу не удалось его вызволить. Весь мой личный «терроризм» заключался в том, что я собирал евреев по всей Европе и сажал на дряхлые греческие корабли, еле державшиеся на воде. Эти корабли разгружались возле Нетании: я дружил с англичанином, возглавлявшим береговую охрану. Благодаря этой дружбе мы смогли привезти сюда 14 тысяч евреев.
В 1939 году в ЭЦЕЛе произошел раскол. Группа Авраама Штерна считала необходимым бороться против англичан, мы же понимали: главный враг Палестины – Германия. Мы решили собирать и прятать оружие, готовиться к войне, а после победы открыто выбросить отсюда англичан. Я собирался идти в армию, воевать против немцев, но попал в автокатастрофу, переломал кости и надолго залег в кровать. Окончилась война, подрастали мои сыновья, пришла пора подумать о материальном достатке семьи.
Очень скоро я сделался совладельцем большой компании, поставлявшей армии одежду. Начал с малого и быстро разбогател. В Египте были завалы хлопка, и при этом правительство давало субсидии, чтобы бедняки не умирали с голода. А в Италии перед войной создали колоссальную текстильную индустрию, но сырья у них не было. Мне осталась «малость»: найти корабли и перевезти хлопок из Египта в Италию. В декабре 1945 года мой капитал составлял 20-25 тысяч долларов, а в апреле-мае 1946 года я уже был миллионером в фунтах стерлингов. Из Палестины стало сложно общаться с Европой – я перевез семью в Италию. Старший сын учился в Англии, маленький был при нас. Я развернул мультимиллионное дело – в масштабах бедной Палестины это был сон. Но мечтал я об одном: жить не в подмандатном, а в своем, еврейском государстве и способствовать там развитию промышленности… Предугадываете развитие событий, улыбаетесь? Да, я всю жизнь плыву против течения…
(продолжение следует)
Фото Цахи Лерв и Юлия Голанд